Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Здесь всегда только одна танцовщица, а остальное кордебалет.

— Да и кордебалета нет. Какой это к черту кордебалет! Вспомните, как у нас в балете танцуют. Выскочат две штучки, отмахают на удивленье, а за ними уж, смотришь, выскочили четыре и откалывают еще лучше. Только эти кончили, — третьего цвета шесть штук выскакивают и еще мудренее танец докладывают. А за этой шестеркой восьмерка летит, за восьмеркой — десять штук, и только уж после всех вылетает госпожа балерина первый сорт и начинает балетные штуки выделывать. Вот это балет! Послушайте, позвольте вам предложить выпить чего-нибудь для первого знакомства, — сказал Николай Иванович земляку. — Где здесь буфет?

— Да здесь буфета нет.

— Как нет? В театре да нет буфета? Что вы!

— В очень немногих театрах в Париже есть буфет. А где и есть, то даже не в театре, а под театром, — и вход с улицы.

— Ну, порядки парижские! Театры без буфетов, вместо капельдинеров какие-то накрашенные бабы-нахалки.

— А знаете ли, что это за женщины, заменяющие здесь капельдинеров? — спросил земляк и ответил: — Большинство из них, говорят, бывшие актрисы, фигуранточки, кордебалетные. Устарела, пришла в ветхость, растолстела, милый друг сбежал, явились превратности судьбы, — и вот они из-за кулис-то на капельдинерскую должность. Некоторые из них, может быть, когда-то даже здесь, на сцене театра «Эдем», прыгали и тюлевыми шарфами потряхивали, а теперь, когда располнели и превратились в шестипудовых бобелин, то уж какое тут прыганье! Вот антрепренеры во внимание прежних заслуг и позволяют им капельдинерствовать в театрах и собирать с публики посильную дань.

— То-то они белки-то так под лоб по старой актерской памяти закатывают! А только и нахалки же!

— Да, уж они каждого посетителя облагают здесь данью. Хочешь или не хочешь, а что-нибудь дай. У мертвого выпросят. Впрочем, и то сказать: ведь и десятью сантимами остаются довольны, а это на наши деньги всего только три копейки, — закончил земляк.

— Поужинать-то все-таки после театра куда-нибудь пойдем? — спросил Николай Иванович земляка.

— Да некуда. Все будет заперто. Здесь, в Париже, в одиннадцать часов вечера уже все рестораны закрыты.

— Да неужели все?

— Есть два-три ресторана с ночной торговлей, но там по ночам берут за все двойную плату.

— Пустяки. Поедемте. Только бы поужинать да с хорошим земляком побеседовать. Столько времени русского человека в глаза не видал, да разве стану я какие-нибудь цены рассчитывать…

— Неловко вам в эти рестораны ночью с женою ехать.

— Отчего?

— Оттого что там исключительно только одни кокотки по ночам бывают. Туда после театров только с кокотками ездят.

— Николай Иванович, поедем туда! — воскликнула вдруг Глафира Семеновна. — Покажи мне, какие такие парижские кокотки.

— Да что ты, что ты, матушка! — махал руками Николай Иванович. — Разве это можно?

— Отчего же? Ну кто нас здесь, в Париже, знает? Решительно никто не знает.

— Но ведь и тебя самое могут за кокотку принять.

— А пускай принимают. Что ж из этого? Ведь я буду с мужем, с тобой.

— Что ты говоришь! Боже мой, что ты говоришь!

— Пойдем, Николай Иванович. С мужем жена может где угодно быть.

— Но ведь тебя какой-нибудь пьяный может схватить, обнять, поцеловать. Я не стерплю — и выйдет скандал, драка… Нет, нет…

— Неловко вам туда, сударыня, ехать, положительно неловко, — сказал земляк.

— Экие вы, господа, какие! Ничего настоящего парижского я не увижу. Ведь этими самыми кокотками Париж-то и славится, — пробормотала Глафира Семеновна.

— Полно, полно… Не мели вздору, — строго заметил ей Николай Иванович и опять обратился к земляку: — Но ведь есть же здесь и семейные люди… Где ж они ужинают?

— В большинстве случаев здесь совсем не ужинают. Поздний обед — чуть не в восемь часов вечера, так какой же ужин! Но ежели семейные люди хотят по ночам есть, то они ранее покупают себе что-нибудь из холодных закусок и едят дома.

— Эх, жалко, что мы не можем с вами поужинать! — досадливо пробормотал Николай Иванович.

— Тогда завтра можем пообедать, — отвечал земляк. — Вы завтра будете на выставке? Вот назначим там какой-нибудь пункт и встретимся.

— Надоела уж выставка-то. Завтра мы думаем пошататься по магазинам. Она вон хочет себе что-нибудь в магазине «Де Лувр» купить.

— И отлично. И я там буду. Вот там и встретимся. В котором часу?

— Часов в одиннадцать.

— Верно уж, будете шелковые материи для жены покупать? Так спросите шелковое отделение во втором этаже и будьте там.

В это время в фойе раздался звонок, возвещающий, что сейчас поднимут занавес.

— Звонят. Сейчас начнется акт. Пойдемте на места… — сказал земляк, пробираясь из фойе в коридор, и, раскланявшись с супругами, сказал: — Так завтра в магазине «Де Лувр»? До свидания.

Наши герои также направились в театральную залу.

Русский напиток спирт

Еще и одиннадцати часов не было, а спектакль в театре «Эдем» кончился. Супруги отправились домой. Они хотели ехать, но у подъезда, к немалому их удивлению, не оказалось извозчиков, и вследствие этого пришлось отправиться пешком. Расстояние от театра до их квартиры было, впрочем, невелико. На этот раз Глафира Семеновна вела уже своего мужа домой с уверенностью в дороге. Вчерашнее ночное отыскивание гостиницы ознакомило ее с улицами, ведущими к этой гостинице. Площадь Большой Оперы была знакома, прилегающая к ней улица Лафайет была знакома, переулки, выводящие из улицы Лафайет к гостинице, были также узнаны ею. Вот и посудная лавка на углу переулка. Она не была еще закрыта. Супруги вспомнили, что они хотели купить себе спиртовой таган и жестяные чайники для заварки чая, зашли в лавку и купили. Зашли также в съестную лавку и купили себе колбасы и сыру. В съестной лавке оказался и хлеб, который также был приобретен ими. Домой они возвращались с ужином, но вот беда — у них не было спирту для тагана, на котором они могли заварить чай. Где купить спирт — они не знали, не знали даже, как он называется по-французски, чтобы спросить его.

— Делать нечего, придется опять без чаю спать ложиться, — сказал Николай Иванович и, тяжело вздохнув, прибавил: — Эх, жизнь парижская! А говорят еще, цивилизованная.

Подъезд гостиницы, как и вчера, был уже заперт. Они позвонили. Отворил им опять сам хозяин без сюртука, в одном жилете и в ночных туфлях. На площадке около лестницы стояли две складные кровати, и на каждой из них из-под одеяла торчало по голове в белых спальных колпаках. В одной из голов супруги, при свете привернутого, еле мерцающего рожка газа, узнали голову слуги, прислуживавшего им в номере.

— А что, вен руж можно а презан получить? Он пе? — спросил Николай Иванович хозяина.

Тот поморщился, но все-таки ответил, что можно.

Очевидно, всякая жизнь в этой маленькой гостинице совсем уже кончалась к одиннадцати часам вечера, и постояльцы и прислуга после этого времени спали.

Когда они проходили мимо кровати слуги, тот поднял на своем ложе голову, подобно сфинксу, и произнес:

— La bougie et les allumettes sont près de la porte.

— Что он такое бормочет нам? — спросил жену Николай Иванович.

— Что-то про свечку и про спички, — отвечала та.

Поднявшись по слабоосвещенной лестнице к себе наверх, они действительно нашли на полу около двери медный подсвечник с огарком и груду спичек, зажгли свечку и вошли в свою комнату. Вскоре явилось и вино. Его принес сам хозяин, поставил на стол и наставительно произнес:

— Je dois vous dire, monsieur, qu’à onze heures nous finissons déjà notre travail. Il faut se reposer. Bonsoir, monsieur et madame[23], — раскланялся он и ушел.

— Что он сказал? — опять обратился к жене Николай Иванович.

— Решительно ничего не поняла, — отвечала та.

— Ах, француженка, француженка! Чему только вас в пансионе учили!

— Учили, но не этим словам. И наконец, в пансионе, когда мы переводили что-нибудь с французского, всегда со словарем.

Утром, когда супруги проснулись, первая мысль была о чае.

— Глаша! Как бы чайку-то заварить, — начал Николай Иванович, потягиваясь в постели. — Ведь ни разу еще за границей мы настоящим манером чаю не пили. Не знаю, как у тебя, но у меня просто тоска по чаю. Привык я по десять стаканов в день охолащивать, — и вдруг такое умаление, что ни одного! Сейчас мы позовем коридорного, и растолкуй ты ему, бога ради, чтобы он нам купил бутылку спирту для спиртовой лампы к тагану.

— А вот я сейчас в словаре посмотрю, как спирт по-французски, — сказала Глафира Семеновна, заглянула в книгу и отвечала: — Спирт — эспри… эспри де вен…

Супруги оделись и позвонили слуге, который и явился в своем неизменном колпаке из писчей бумаги и в войлочных туфлях.

— Plait-il, monsieur, — остановился он в выжидательной позе и глупо улыбаясь.